Неделя. Рэнт находился в этом месте уже неделю, и отсчитывать время постепенно становилось всё сложнее и сложнее. В чем разница между днём и ночью, когда не видишь неба? Зачем нужно выбирать понедельник и субботу, если нет работы? И всё же он цеплялся за эти системы исчисления: поддерживая порядок снаружи, он будто брал контроль над хаосом внутри.
«Как будто хаос и порядок настолько уж разные. Стоит попробовать оба, чтобы понять». С этой мыслью Рэнт сегодня проснулся.
Кто-то бы сказал, что его стычку с Кровавой Идой можно отнести к хаосу, но в случившемся была своя логика: произошло действие, на него нашлось противодействие.
А мысль не отпускала. Скреблась в черепной коробке, когда он чистил зубы, когда вычищал щетину с подбородка. Когда отжимался. Когда заправлял постель. Когда умывался. А когда, мокрый, смотрел на себя в зеркало, на секунду захотелось ударить отражение – уж слишком глумливой показалась его ухмылка, такую хочется стереть с рожи кирпичом.
«Здесь нет кирпичей. Только металл и пластик. Возможно, стоит попытаться сделать заточку».
Но чтобы сделать заточку, нужен нож. И тогда зачем ему заточка, если у него будет нож? Главная загадка человечества.
Но мысль скреблась. Хотелось навести какую-то суету, просто сделать ДЕЙСТВИЕ – и посмотреть, что из этого выйдет. Пресность в жизни, развлечениях, еде за неделю засела в печенках.
«Можно попробовать поорать в подушку. Или избить подушку. Или сначала избить, а потом наорать», – голос разума, как всегда, пытался быть полезным.
Хорошо, что голос разума был не единственным с, ха-ха, правом голоса. Древний рептильный мозг посоветовал найти женщину и влюбить в себя. Пусть проблемы Рэнта станут её проблемами! Для чего ещё нужна любовь?
«Нам не нужно решать проблемы. Нужно их создавать. Достаточно снова взять в руки отвёртку». Когда подключилось теневое сознание, Рэнт понял: надо поговорить с кем-то кроме самого себя.

… Вообще-то он рассчитывал найти кого-то мужского пола, но когда встретил в коридоре художницу, решил, что и она подойдёт. Кажется, Эрин? Привычка мысленно давать прозвища очень помогала ему здесь, когда надо было проводить ассоциации между человеком и именем. Сероглазка Эрин? Эриния? Ладно, что-то обязательно появится.
«Что вообще за слово такое – эриния? Похоже на заболевание».
Но это слово вдруг притянуло другое, которое вдруг легло очень хорошо, словно нашло предназначенное для него место. Благоволительница. А он-то думал, что слов с большим количеством слогов, чем в его фамилии, уже не вспомнит.
С Рэнтом иногда такое случалось: слова и образы вдруг возникали в его голове, совершенно спонтанно, и он не всегда знал значение того или иного слова, не мог понять, откуда оно пришло, из каких глубин подсознания выползло. Это не походило на воспоминания: по крайней мере, не давало ему никакой новой информации. И только мешало. Однажды он весь день ходил, повторяя слово «артишок», и под конец решил, что это какой-то медицинский термин, который весело произносить, удлиняя букву «р».
Для собственного спокойствия Рэнт объяснял это двуязычием: без памяти мыслить на двух языках, наверное, не совсем нормально. 
Ничего лучше для начала разговора, чем молча перегородить дорогу, Рэнт не придумал, и теперь стоя перед своей свеженазванной Благоволительницей, внимательно разглядывал цветные мелки в её руках. Отчего-то они казались очень посторонними в этом месте. Понадобилось хорошо покопаться в себе, чтобы понять, почему.
– Странно, что здесь есть мелки и нет детей.
Он не мог вспомнить ни одного ребёнка, которого знал. Даже себя – ребёнком. Это тоже было странно.
– Что ты делаешь?
Вопрос получился прямым, а оттого почти агрессивным. Рэнт иногда забывал, что его манеры производят на людей отталкивающее впечатление. А иногда помнил, но просто игнорировал.
Две фразы. Может ли это походить на разговор?
«Пожалуй, что нет. Но вот краски на полу… Это уже похоже на суету».

Отредактировано Lauri Rantasaalmi (2022-02-19 18:07:46)

Кажется, его появлению тут не были рады. Ответ Эрин прозвучал почти агрессивно, что, в целом, устраивало Рэнта. Доброжелательные люди – вот кто вызывал у него тревогу.
«Есть нечто опасное в тех, кто во всём ищет светлую сторону. Как будто они знают что-то, чего не знают остальные».
Она, типа, художница. Это слово «типа» наверняка должно было многое рассказать – о неуверенности, неудовлетворенности, недовольстве и других словах с отрицанием. Хорошо, что у Рэнта не было привычки копаться в других людях – достаточно, что он постоянно копался в себе. Он пожал плечами.
– Да, пожалуй. Хочу присоединиться.
В обычной ситуации он бы этим и ограничился. Но в последнее время у Рэнта сложилось ощущение, что фраз из четырех слов оказывается недостаточно для нормального поддержания разговора.
«Можно попробовать поговорить… ну, знаешь, нормально. Если не получится, просто вернёшься в свою комнату и не будешь выходить из неё», – голос разума, кажется, пытался вывести его на тропу социальной активности.
Рэнт провел пятерней по голове, зачесывая назад волосы. Привычное движение, даже какое-то успокаивающее.
«Скажи, что понимаешь, о чём она говорит. Что знаешь, как она себя чувствует – ведь ты чувствуешь себя точно так же. Тебе тоже надоело однообразие. И ты всё больше убеждаешься в мысли, что станция – огромный паразит, который питается твоими силами, высасывает твою жизнь и радость, как когда-то высосал прошлое.
Просто скажи.
Коридор – лучшее место для признаний. Так признай наконец вслух, а не в этих бесконечных диалогах с самим собой, что ты готов на стенку лезть и биться головой об потолок от того, что заперт на этой станции. Что ощущаешь, как за тобой наблюдают: постоянно, повсюду, не смыкая глаз. Что чувствуешь себя пленником и каждый день, среди сотни других вопросов, задаёшься главным.
Тем самым важным вопросом, ответ на который жаждешь и боишься узнать.
За что?»
Рэнт поморщился. Чтобы сказать всё это, ему потребовалось бы слишком много времени и сил.
– Давай наведём суеты.
Слово не расходилось с делом, так что он наклонился и поднял чашку с синей краской. Вопрос Эрин он посчитал приглашением, так что теперь придирчиво разглядывал стену перед собой. Просто выплеснуть краску было бы, конечно, эффектно, но не особенно эффективно. Это оставит их просто с огромным пятном и без краски. Он ухмыльнулся.
«Если за нами действительно кто-то наблюдает, то почему бы не обратиться к ним».
Кисточек к краскам не прилагалось, так что Рэнт, недолго думая, стянул через голову футболку – пришлось переложить чашку из одной руки в другую, чтобы не разлить. Свернул ткань валиком и обмакнул в краску. А потом подошёл к стене и размашистыми буквами написал на ней слово из трёх букв. Не то, что обычно пишут на заборах. Зато каждая буква – высотой с его руку.
W H Y?
Отступив на шаг, полюбовался результатом и приписал – быстрее и мельче: motherfuckers!
«А ведь я впервые вижу собственный почерк. Какой он… чёткий».
Процесс понравился Рэнту больше, чем он мог бы подумать, так что он повернулся к Эрин с улыбкой на лице.
– Нарисуешь что-нибудь особенное? Ты же, типа, художник.

Отредактировано Lauri Rantasaalmi (2022-03-16 17:51:17)

Чем больше Рэнт смотрел на дело рук своих, тем довольнее становился результатом. Матерное слово, размещённое на видном месте, сразу звучит более значимо.
«Надо будет попробовать написать где-то слово "Жопа"».
Впрочем, он помнил, что занялся этим не из тяги к вандализму и стремлению оскорбить кого-то – хотя и за этим тоже. Но в первую очередь это было послание.
«С таким же успехом можно было развести руки в стороны и начать кричать на стены. У них есть не только уши».
Его временная напарница, когда очередь дошла до неё, засомневалась.
– В том и дело… Из особенного я могу нарисовать сиськи или член.
Рэнт подавил желание уточнить, чьи. Так что просто сделал жест рукой в направлении стены, как бы освобождая дорогу и приглашая перейти к делу. И действительно, сам отошел в сторону, скрестил руки и некоторое время наблюдал, как появляется желтым призыв к свободе для всех.
«Свобода может оказаться весьма переоценённой вещью. Особенно когда оказывается, что решётки, за которыми ты находился, это не клетка, а забор». Его голос разума сегодня звучал особенно пессиместично.
– Ну как?
Рэнт моргнул, не сразу поняв, что Эрин спрашивает не про его отношение к концепции свободы, а про рисунок женской груди, исполненный пусть схематично, но с любовью к делу.
«Надо ли понимать это как предложение, чтобы сиськи, как и свобода, стали доступны всем?» Это была первая женская грудь, которую он видел с момента пробуждения, так что Рэнт одобрительно кивнул и показал Эрин большой палец.
Того, что произошло дальше, он совсем не ожидал. Расстояние между ними стало гораздо меньше, чем он допускал с малознакомыми людьми, которых не собирался ударить в живот отвёрткой. Рэнт опустил взгляд и увидел на своей груди два ярко-желтых отпечатка ладоней. Он напрягся. Получается, он теперь – тоже объект искусства? Или он теперь тоже для всех? Рэнт перевёл взгляд на Эрин, но девушка выглядела такой довольной и весёлой, что он расслабил плечи и тоже улыбнулся.
«Это выглядит как приглашение, – указала ему теневая часть сознания. – Если мы ответим на него, день может пойти совсем по другому пути. Суета бывает разной».
Рэнт с прежней мягкой улыбкой отступил на шаг, опустил взгляд на пол, где остались стоять неиспользованные краски. Он поставил синюю краску и взял белую. Расправил футболку так, чтобы рисовать чистой стороной, и опустил в краску. Линии выходили гладкими, плавно изгибались под его рукой. Рэнт сам не до конца понимал, что из этого выйдет.
– У тебя есть теории о том, что здесь происходит? – он на мгновение оторвался от процесса, чтобы через плечом взглянуть на Эрин, и потом вернулся к рисунку. – Что такое эта станция.
Медленно к нему приходило осознание того, что он рисует. Что горизонтальные изогнутые линии – это крылья. Перед ним на стене начинала свой бесконечный (или до первой уборки) полёт белая птица.

Рэнт внимательно слушал теории о сути станции, но делиться своими предположениями не спешил. Да и как делиться тем, чего нет. Космос, подземный бункер, далёкое будущее, загробный мир – не было способа проверить, где они на самом деле находятся, а строить теории… Какая ему от них польза? Для этого на станции находились люди поумнее. Пустые рассуждения были не его коньком, как бы это иронично не звучало на всё множество голосов в голове Рэнта. Нет уж, пусть ученые докопаются до сути, а когда нужно будет переходить к делу – починить там что-то или сломать, перенести или припугнуть, тут подключится и он.
Рэнт был человеком, который, оказавшись в сложной ситуации, очень быстро под неё подстраивался и жил в заданных условиях. У него очень хорошо получалось приспосабливаться и принимать тяготы жизни как данность. Он бы выжил в тюрьме, выжил в плену, выжил в рабстве – смог бы сохранить ясность ума и бодрость духа, пока не нашёл бы способ сбежать.
«Выживать в четырёх стенах вообще просто. Делай вдох, делай выдох, ешь, сри, спи. Бери всё, что дают. Не отдавай того, что пытаются забрать».
Куда сложнее, наверное, приходилось людям вроде Эрин – не таким приземлённым и простым, как он. Для них изоляция внутри станции наверняка становилась пыткой, медленно подогреваемым сумасшествием. Рэнт никогда не задумывался об этом, не смотрел на соседей с такой стороны. При мысли об этом ему стало грустно.
– Я не чувствую себя кроликом, – он пожал плечами. – Но и не чувствую, что совершаю подвиг. А ещё мне не нравится, что у меня забрали память. Когда я встречу того, кто это сделал, я покажу ему, насколько мне это не нравится.
За всем этим они закончили свои рисунки. Художник из Рэнта был так себе – об этом он сам себе сразу же и никаких иллюзий по поводу своего таланта не питал.
«Да ладно тебе, хитрое ли дело, краской по стенке малевать. И нормальная чайка получилась. Может, подрисовать, как она на что-то нагадила?»
Внутренний голос Рэнта, его теневая часть, иногда становился тем ещё мудаком.
Но птица получилась действительно хорошая. Вот только она ни в какое сравнение не шла с рожей, которую нарисовала Эрин.
Рэнт отошёл на шаг, чтобы получше рассмотреть изображение, да так и застыл, уставившись на стенку. Узнавание наступило не сразу и пришло вместе с ужасом…
«И вот ТАК меня видят люди? Я что, действительно так выгляжу?»
…который сменился на удивление и, неожиданно, смущение. Он провел рукой по голове, взъерошил волосы, за простым и привычным действием пряча растерянность.
«Если все на станции действительно так меня видят, неудивительно, что Док Терри постоянно пытается меня заманить к себе в медотсек и потрогать. Да я красавчик!»
Рэнт перевёл растроганный взгляд на Эрин, которая, кажется, наблюдала за его реакцией. Он и в обычных-то ситуациях не всегда находил правильных слов, уместных и толковых, а потому предпочитал молчать, если было нечего сказать. Рэнт снова перевёл взгляд на стену, как бы обращаясь за помощью к Красавчику Лаури – уж этот-то точно бы в карман за словом не полез.
«Ой, не смотри на меня так, я здесь первый день и вообще ещё ничего не знаю», – весело ответил тот. Вообще не помогло.
– Ну, если мне внезапно начнут поклоняться, защищать меня от девственниц будешь ты.
Впрочем, рожа на стене меньше всего напоминала человека, который станет отмахиваться от девственниц. Больше того, красавчику на потрете как будто не хватало двух искривлённых рогов и красного цвета кожи. Эту мысль Рэнт оставил при себе.
– А я нарисовал птичку.

Рэнт не стал развивать тему девственниц на станции – у него не было ни малейшего понятия, как отличить их на взгляд. Да и основной его опыт общения с местными женщинами ограничивался тем, что они заговаривали с Рэнтом и он просто кивал в ответ, дождавшись паузы. А ещё он вчера ударил отвёрткой новую пробудившуюся.
«Это не в счёт: мы бы поступили так с каждым человеком, напавшим на нас, вне зависимости от пола. Когда дело касается насилия, мы перестаём быть сексистами», – отозвался голос из тени его сознания. Рэнт не стал уточнять, в каких же случаях он начинает быть сексистом.
Голуби не вызывали у него ассоциации с миром. Скорее с вредителями. Наверняка здесь прослеживалась связь с тем, что в той, своей прошлой, жизни он защищал ферму от всех, кто хотел навредить урожаю – птиц, мелких грызунов, наглых рабочих с пристрастием срывать чужие ягодки.
«Либо так, либо нам чуждо всё прекрасное».
С последним Рэнту было сложно согласиться, ведь предложение Эрин пририсовать птице ирокез показалось ему… ненужным? Он ещё раз критично окинул свой рисунок и пожал плечами.
«Некоторые вещи лучше оставлять такими, какие они есть».
Портрет Красавчика Лаури, кажется, с ним согласился.
Эрин, впрочем, уже уходила вдоль стены, попутно покрывая её узорами и надписями разной степени содержательности. Рэнт, будто выплеснув весь свой творческий потенциал, дальнейшего участия в художествах не принимал. Вместо этого он шел за Эрин. Некоторые надписи не имели для него смысла, важность других – про чистые трусы – он уже успел оценить за неделю жизни на станции. Он действительно устал от ежедневной стирки.
Но вид этих рисунков лишал Рэнта спокойствия. Что-то копошилось в глубине его сознания, растревоженное всеми этим изображениями, и разговорами, и ассоциациями, и воспоминаниями.
«Плохая формулировка. Что-то всегда копошится в твоём сознании, и не настолько уж глубоко».
Он отступил на шаг, чтобы осмотреть стену в перспективе. Было действительно любопытно, как Персик поступит со всем этим. Включит оповещение, что-то типа: «Внимание, пробудившиеся! На стенах коридора второго этажа замечена возмутительная вольность! Всем, кто находится рядом, незамедлительно явиться и постирать стены! Портрет Красавчика Лаури, впрочем, можете оставить: я хоть и ненастоящая, но всё-таки женщина…»
Вчера, после происшествия с отвёрткой, станция именно так включила сигнал тревоги. Оставалось проверить, относится ли Персик к вандализму более снисходительно, чем к небольшому душегубству.
«Так и надо поступать. Понемногу пробовать пределы допустимого. Вычислять, где её слабые места, где она позволяет заходить дальше».
Ему наконец удалось сформулировать безотчётную причину своего участия в происходящем, и от этого Рэнту стало спокойнее. Зачем это устроила Эрин, он так до конца не понял. Но она, кажется, тоже пришла к некому заключению. Так он объяснил для себя внезапные объятия.
«Пожалуй, стоило всё-таки надеть обратно футболку. И… как она меня назвала? Большой что?»
Рэнт некоторое время держал руки над ней, пытаясь понять, не плачет ли Эрин. На случай, если да, осторожно погладил её по спине. Но когда она отстранилась, лицо было сухим. На всякий случай Рэнт всё-таки спросил:
– Эрин, ты… в порядке? Я вижу, что сейчас – да. Но… в целом.
Не то чтобы он мог ей помочь, если нет. Но спросить показалось правильным.

Отредактировано Lauri Rantasaalmi (2022-04-29 21:45:17)

Стоять над душой Эрин, пока она эту душу изливала, было странно, так что Рэнт опустился на пол рядом с ней. Положил на согнутые колени руки, в одной из которых держал испачканную краской футболку. Прижался спиной к стене – холод тут же передался обнажённой коже, но это было даже приятно. Красавчик Лаури, казалось, смотрел на них издалека со своей стены, как будто подслушивал.
«У этих стен всегда были уши и глаза. Теперь у них полноценное лицо. Главное, не задумываться, какими частями тела они обзаведутся в ближайшем будущем».
Экзистенциальный кризис, о котором рассказывала Эрин, не был на станции в новинку, что ничуть не умаляло его значимости. Но Рэнт, наверное, был не тем человеком, который имел право давать советы в таких ситуациях.
«Воооооу, далеко не тем человеком. Даже не в первой двадцатке, парень».
Его самого такой кризис, впрочем, обошел. Делай вдох, делай выдох, ешь, сри, спи. Бери всё, что дают. Не отдавай того, что пытаются забрать.
«Осторожнее, дружок, ты заходишь на территорию сердечных секретов и открытых душ. Не стоит показывать, что происходит у тебя в голове: никому не понравится то, что они там увидят».
Так что на её вопрос он просто пожал плечами.
– По части идей я не особенно силён. Я больше за исполнение.
«Да и с разговорами о себе у тебя довольно большие проблемы».
– Во второй же день после пробуждения я обменял бутылку водки, которая лежала в моей ячейке, на воспоминание. Наверное, это должно что-то обо мне сказать. Но я не особенно вникаю.
«Ну да, ну да, ведь самокопание и погружение в своё “я” – это совсем не про нас», – что-то в тени его сознания явно получало удовольствие от этой пытки откровенностью.
– К слову, это было воспоминание о том, как я избил работника своей фермы до полусмерти за то, что воровал.
«А вот ЭТО точно многое о тебе говорит». Как будто после вчерашнего инцидента с отвёрткой для кого-то на станции оставалось секретом, что он может ударить человека. Женщину.
«Эй, женщины тоже люди! Это мнение довольно популярно в последние пару-тройку веков».
– А то, что ты чувствуешь… Посмотри на это под другим углом. Люди привыкли считать, что человек должен быть счастливым. Что счастье и радость в жизни – нормальное состояние. Но ведь это не так. Это исключение, а не норма.
«Золотые слова, дружок. А будут советы? Обязательно сейчас должен последовать мудрый совет. Давай, я в тебя верю», – Рэнт не знал, у какого голоса внутри его головы случился приступ самосарказма, но его это начинало раздражать. Хотя бы потому, что у него действительно был совет.
– Слушай. Есть вещи, которые ты не можешь контролировать. Сейчас это примерно всё вокруг – что есть, во что одеваться, чьи рожи видеть рядом день за днём, – он покосился в сторону собственного портрета и усмехнулся. – Сопротивляться им бесполезно, всё равно что ссать против ветра... Ну, для женщин это иначе работает. Но есть вещи, которые контролировать всё ещё можно. Найди их, сосредоточься на них. Сделай их свои якорем.
И это официально была самая долгая речь, которую он произносил за один раз на станции.