Тяжело. С последней ссоры взаимодействовать с Алисой стало очень тяжело. Будто стоишь на минном поле и не знаешь, на что сейчас наступишь. Может, под ногами окажется мягкая, рыхлая, влажная земля. Может - острый камень. А, может, и целая мина, способная разорвать тебя на клочки и разметать во все стороны. Говорить что-то было сложно. После того эмоционального, крайне искреннего, пусть и поспешного решения устроить девчонке ад на земле, у Виктора все время будто ком в горле стоял. Перенервничал. Он-то, может, и понимал, что ему нечего было стыдиться. За телом он следит, ничем не обделен (кроме, разве что, морды лица), даже в меру умен, если кого-то привлекала красота не внешняя, а внутренняя. Даже если кто его и увидел, то либо потерял челюсть, либо просто не рискнет обсуждать увиденное при нем, а что там говорят за спиной - ехало-болело.
Зато вид Алисы, придушенной, испуганной, с пустотой в глазах, до сих пор всплывал в мыслях. Только стоило отойти от случая на складе, как появилось новое. Жалел ли Виктор о том, что наговорил пичуге? Жалел. Искренне. Сам себя жрал. Но извиниться не давало что-то внутри. Будто бы, если он скажет "извини меня", у него сломается хребет, взорвется сердце, а мозг вытечет из ушей, и мир схлопнется. Вроде бы и были порывы начать этот разговор, но заканчивались тяжелым выдохом, наигранной прочисткой горла, будто он и не хотел ничего говорить. Уверенно съезжал с темы извинений тогда, когда уже, казалось, был готов. Похоже, самым верным решением стало тогда развернуться и обнять ее, пусть и пригрозив, что в тот день она станет предметом ненависти, хотя к вечеру Вик уже отошел от своей злости и спокойно читал книгу, даже не возражая, что Алиса лежала с ним рядом.
С того дня Вик, в целом, стал достаточно молчалив. Все больше погружался в изучение книжек, и даже долистал несчастную энциклопедию растений, так и не найдя некоторых в этой книжке. Какие-то до сих пор оставались загадкой. Иной раз его даже можно было заметить с травинкой или веточкой в зубах, измусоленной во рту до состояния лохмотьев. Он выбирал исключительно те растения, которые точно не причинили бы вреда здоровью, спасибо умной книге. Меньше всего хотелось отравиться, но что-то пожевать хотелось буквально всегда. Тянущее чувство в груди будто и не думало отступать, но стоило только зажать зубами какую-то веточку, как легчало. Погрызть ее немного, превращая один край в подобие крошечной метелки, и вот день уже становился лучше. С Алисой он разговаривал меньше не потому, что девчонка была ему противна, или он хотел ее как-то наказать. Скорее, ее месть стала показательной: она тоже вполне себе может дать отпор, если разозлить. Меньшим говнюком приобретенное умение держать язык за зубами, а остроты в голове, его, конечно, не делало, но и хуже, вроде как, не становилось. Она по прежнему приходила к нему и спала рядом, а иногда и просто проводила вместе с ним время в саду, пусть они и утыкались в свои книжки или раздумья.
Всего пара дней, а ощущение, будто прошла неделя.
Сегодня Виктор собирался уже попробовать хоть немного позаниматься в зале, чувствуя, что дуреет от нехватки активности. Читать было, конечно, интересно, тем более, когда в руки попала книга по кулинарии, но жрать хотелось из-за нее невыносимо. Что-то из описанного он уже видел во время рождественского ужина, что-то, кажется, уже видел, но не помнил, где и когда вообще это было. Может, ему просто приснилось? В любом случае, жрать хотелось постоянно от этой книги. И не станешь же себе отказывать, когда живот издает звуки помирающего кита и сжимается до эпигастральных болей. Организм явно чаще стал давать знать, что пора бы закинуть в него что-нибудь. Так просто с режима не слезешь, и слишком сложно было лишиться хоть какой-то активности. В зале он провел пару часов. Пришлось отказаться от той же груши, да и в ней не было особой необходимости, зато многие другие снаряды не остались без внимания. Хоть и по разу, но он опробовал буквально все, пока не завис в очередной раз на беговой дорожке, устремляя взгляд куда-то перед собой и задумавшись в процессе бега.
Стало лучше. Как-то легче и морально, и физически. Мышцы немного ныли, но это можно было стерпеть. Он словно дал выход всей своей дури, и теперь лишился того груза, который неуклонно тянул его к земле. Душ отполировал этой ощущение легкости, и теперь уже точно следовало бы пойти на кухню, чем-нибудь перекусить, где как раз находилась Алиса.
- Что высматриваешь? - Вик в очередной раз сдержал в себе колкость, мол, сидит тут, тупит, а лучше бы чем-нибудь полезным занялась. - Ловишь тараканов?
Нет, все же не сдержался. Пичуга ловит тараканов. А что? Вполне себе неплохая причина сидеть и пристально смотреть на дверцу морозильника, пока Долин тут крутится, выбирая, чем бы ему сегодня пообедать.

- Мороженое ловишь? - вопрос был риторическим, и усмешка за ним последовала беззлобная.
Вот уж точно удивительно - Алиса и начала что-то придумывать. Не просто сидела здесь и медитировала на общий вид кухни, не утыкалась в книжку, заливая в себя очередную чашку черного, а что-то делала. Виктор тем временем сделал себе бутерброд и убирал ненужные излишки обратно на хранение. Если он не доест, то это сделает кто-нибудь другой. Один черт, тут у всех была примерно одна и та же еда.
- Думаешь, наколдуется?
И сразу за вопросом небольшая лекция о том, как и из чего делается мороженое. Молоко, яйца, крахмал... Откуда вообще это все взять можно было здесь? Вот тебе брикеты почти всех цветов радуги и вода, делай с ними что захочешь. Видимо, именно этим Алиса и решила заняться. Дело полезное. Может быть, у нее и выйдет что-нибудь новое, непривычное для остальных обитателей Станции, хотя Виктор претендовал на место того, кому будет доставаться самый большой кусок пирога, если вдруг такой вообще тут появится. Сам он пока особо ничего нового не придумал и только начинал экспериментировать. Книгу читать он только начал, так что самое простое, что усвоил - все можно подвергнуть термической обработке. Что-то поджарить, что-то сварить, что-то заморозить. Сейчас он принялся рыться в шкафчиках с кухонной утварью и искать сковороду. Найдя ее, он осмотрел еще раз длинную столешницу и приметил одну крышку. Поднял ее и, с чувством собственного удовлетворения, поставил сковороду на плиту, задумчиво рассматривая вентили. Кажется, их надо как-то поворачивать? Ну, попробовать можно. Щелчок заставил Виктора притормозить и снова взглянуть на плиту. Работает? Похоже, что да. Он поднес руку ко дну сковородки, понимая, что оно начало постепенно нагреваться, и тем временем отрезал пару кусочков розового, забрасывая их на посудину и слыша, как те стали тихо шипеть. Маленький такой эксперимент. И девчонка что-то там болтает на фоне.
- Может, сойдет.
Вик успел бросить взгляд на получившиеся кубики бледного синего, замечая, как завораживающе выглядят в этих кубиках пузырьки воздуха. Даже красиво. Но долго смотреть было некогда, и он снова принялся шарить по кухне, выискивая лопатку. Первые главы книги вообще были достаточно познавательными. Хотя бы было понимание, что и для чего нужно, и какой процесс как называется. И тут тебе никаких особо заумных слов. Может, ему не ту профессию выдали? Впрочем, если посмотреть на всех, кто на станции собрался, именно ему-то и подходила профессия спасателя. Силен, бесстрашен, и как мощны мои лапищи.
К моменту, когда лопатка нашлась, пора было уже переворачивать полуфабрикат - чувствовался отчетливый запах жареного мяса. Перевернув пластинки, Виктор недовольно цокнул языком. Черные крапинки уже начали появляться на пластинке розового. Надо поменьше держать. А Алиса тем временем во всю ковырялась с кубиками, пытаясь их достать. Если бы Долин сейчас не был так катастрофически занят и не думал о том, съедобно ли вообще получится то, что он сейчас делает, то он непременно предложил бы налить в миску горячей воды и опустить в нее форму со льдом. Быстрее и проще отошло бы.
Пока пичуга занималась пробами своего шедевра, Вик как раз закончил делать свой бутерброд и выключил плиту. Тому, чтобы выключать все электроприборы в книге уделялось особое внимание. Из розетки ее, конечно, не выдернешь - где вообще та розетка? - но выключить и вернуть, как было, можно. Правда, он все равно обжегся. Когда перекладывал розовый на кусочки желтого и зеленого. Шикнув от боли, он обхватил губами подушечку большого пальца, но еще один такой же сделал. Как перекус - сойдет, но нужно было приготовить что-то более существенное.
- М? - отвлекшись от своей готовки, он обернулся, глядя на Алису, протягивающую кусочек синего льда в своей руке. - Давай.
Не долго думая, Виктор склонился к руке пичуги и обхватил губами предложенное угощение вместе с пальцами, языком цепляя лед и выпуская изо рта пальцы, в какой-то момент шумно втягивая воздух ртом, будто он обжегся. Ну, обжечься можно не только горячим, но и холодным.
- М-м-м! М, м, м! - мычал он, размахивая рукой возле рта и гоняя несчастный кусочек льда то за одну щеку, то за другую. Когда-нибудь привычка тащить все в рот его точно угробит в этом месте. - Холадна! - с ярко выраженными "а" и с раскрытым ртом протараторил он, зажмурившись и все же раскусывая кусочек.
Стало чуть легче. Когда лед раздробился и начал заметно быстрее таять, Виктор снова замычал, но уже блаженно. Да, старый добрый синий, но не такой сладкий, с новой консистенцией и с выраженной кислинкой. А неплохо вышло. Для разнообразия вполне себе подойдет. Правда, как-то странно обед начинался - с десерта.
- Вкусно вышло, - сглотнув, Вик улыбнулся уголком рта, но хотелось отыграться за то, что ему пришлось тут поскакать на месте, пока лед не был раскрошен в мелкие тающие осколки. Мог бы и сам догадаться, но все же.
Склонившись к девчонке, Виктор не стал дожидаться, когда во рту снова станет тепло, и еще холодным языком провел по ее шее, посмеиваясь и снова выпрямляясь. Крошечная месть. Не станет же она снова раздевать его и гонять по станции голым уже днем, правда?
- Вот видишь, можешь же что-то.
А про свои бутерброды он уже и забыл как-то. Перед ним стоял вполне себе вкусный десерт. И он так думал совсем не о кубиках льда, хотя те тоже вышли весьма неплохими.

Отредактировано Victor Dolin (2022-07-29 22:46:03)

Голым гонять, может, и не станет, но отыграться, похоже, все равно решит. Ишь какая. Все же поняла, что имеет какие-то рычаги давления. Стоило один раз проявить слабость, показать, что его можно перевоспитать, исправить под себя, вырезать заново, как она тут же начала пользоваться этой возможностью. И все же хитрости и коварства пичуге хватало. Она знала, как надавить на нервы, а за внешностью милого ангела без крыльев пряталась та еще змея, а не пичуга. Пичугой она была только из-за своих размеров, но не из-за тихушного характера, прячущего за собой стервозную сучку. Или, может, она просто была трусихой, но явно не с теми вещами и людьми, с которыми уже знакома. Теперь она знает, как воздействовать на спасателя и активно этим пользуется, бросая ему в лицо те же слова, что он говорил ей тогда, держа за горло и глядя прямо в глаза, буквально клятвенно обещая, что сделает все, чтобы жизнь ей не казалась медом.
- Конечно, смешно. Ты же смеялась над тем, что мне холодно.
Виктор ждал. Он заметно напрягся, и будь у него шерсть, то точно ощетинился бы весь, ставя холку дыбом. Но пока оставалось только следить за ней взглядом, провожать, ждать, что она сделает и пытаться предотвратить ее месть. Не жестко и не жестоко. Просто перехватить руку с кубиком ледяного синего и съесть его, пока лакомство не оказалось где-то за шиворотом. Совсем не хотелось, чтобы этот кусочек льда сбегал по спине, а потом оказался, например, в штанах, откуда вытряхнуть его будет уже сильно сложнее, чем из-под футболки. И все равно не случилось того, чего он ждал. Девчонка только закинула кубик в рот и улыбнулась, а после вовсе показала язык. Вздыбила все нервы и теперь улыбается.
- Ах вот ты как... - он прищурился и, развернувшись, обнял девчонку, крепко прижимая ее к себе и отрывая от пола, чтобы усадить на длинную столешницу и снова почти сровняться ростом, как в бассейне. - Так и будешь мстить мне за все, что я делаю?
Да, похоже, бутерброды могут пойти к черту, а обед подождет. Осмотревшись вокруг и не заметив никого поблизости, Вик взял в руки формочку и слегка ударил ей по столу, видя, как в ней подпрыгнули и перевернулись оставшиеся кубики льда с синим. Потом он пожалеет о своем решении, но то будет потом. Сейчас же он подхватил один из перевернувшихся кусочков, торчащих из формочки, и обхватил его губами. Ладони Вик положил на поясницу Алисы, подтягивая ее к себе ближе, и коснулся тающим кусочком ее теплой кожи, ведя влажную, липкую линию теперь уже не языком, а самим лакомством, которое пичуга приготовила. Универсальное угощение. И как десерт хорошо идет, и для всякого рода пыток подходит. Даже не жестоких, если человек не связан и в любой момент может сбежать. Вот Алиса не была связана. Только попробовала бы она сейчас сбежать.
Если быть полностью честным с самим собой, Виктор не стал бы отрицать, что возбудился в бассейне. Тело у пичуги было что надо - аккуратное, стройное, подтянутое. Ей, в самом деле, не нужны были все эти спортивные занятия, ей будто бы просто повезло от природы - родиться вот такой. Почти идеальной. Даже шрам на животе не уродовал ее, а придавал какого-то шарма, создавал впечатление, будто она - игрушечная, а этот шрам - просто неаккуратный шов, сделанный наспех, чтобы починить большую игрушку. Вспоминая, как она выглядела, как она пахла  сквозь резкий запах дезинфекции в воде, Вик возбуждался, но насиловать девчонку совершенно точно не хотел. Он мог опуститься до оскорблений, до злобных шуточек, даже до какого-то минимального рукоприкладства вроде того, чтобы взять ее за шею и заставить смотреть в глаза, но не более того. Она правильно думала - большой, грозный, но практически безобидный, за исключением некоторых рефлексов, которые теперь приходилось держать в узде, насколько это было возможно.
Оставляя холодную дорожку на коже, Виктор спускался по шее ниже, к изгибу плеча, дыша через раз, тяжело и глубоко. Пусть и время обеда, но много ли здесь вообще тех, кто в это время приходит поесть? Все также держа в губах кубик, Вик повел дорожку обратно, вверх, за ухо, после загоняя подтаявший лед в рот и проклиная того, кто вообще придумал, чтобы вода застывала при такой низкой температуре, но загоняя его за щеку и прихватывая губами мочку ее уха. Можно было сейчас распалить ее и оставить в таком состоянии. Но лучше было так не делать, припоминая, чем кончился прошлый раз. Если уж начал, то довести до конца. И он совсем не против был это сделать хоть прямо здесь, на кухне, на столешнице.
Не дожидаясь, когда пичуга отойдет от шока, когда начнет биться и вопить "Долин, сраный ты извращенец!" или что-нибудь в таком духе, Виктор впился в ее губы поцелуем, дыша шумно и все еще терпя неимоверный холод во рту. Чертов кусочек льда не торопился полностью растаять, оставляя после себя легкий ягодно-фруктовый привкус. И, чтобы больше не мучиться, у Вика возникла небольшая идея. Заодно на некоторое время он нейтрализует Алису. Языком он легко раздвинул ее губы, заставляя приоткрыть рот, и ловко перекинул кубик льда из-за щеки ей на язык, после заканчивая поцелуй и снова возвращаясь к шее. Нужно же было избавить ее от липкого голубоватого следа. Пальцами он подцепил край воротника ее футболки и отодвинул в сторону, перехватывая ползущую внизу каплю языком и ведя снова влажную дорожку к ее уху, после останавливаясь и давая ей решить, а хочет ли она сама продолжить. Даже вторую руку он убрал с ее поясницы, упираясь ей в столешницу рядом с ее бедрами и как бы ожидая решения девчонки, все также дыша через раз рядом с ее ухом.
- Может, перестанем заниматься идиотизмом и займемся чем-нибудь поинтереснее?

Отредактировано Victor Dolin (2022-07-30 23:34:21)

С каждый днем Алиса становится будто бы все увереннее в том, что делает. Она знает, что ее не ударят просто так. Не станут ломать ей кости, выворачивать руки без причины. Знает, что этот зверь, стоящий перед ней сейчас, позволит себе разве что укусить ее, сжать в руках ее горло, оставляя возможность дышать, сипло, приглушенно, но все же. И даже сейчас он не кусает ее шею, не оставляет пятен на ее коже, делая все удивительно аккуратно, а для отметин будет еще время, если она позволит приблизиться к себе достаточно близко. Меньше всего хотелось снова бегать с фиговыми листочками наперевес через всю станцию в попытках как можно быстрее добраться до своей комнаты и закрыться в ней, одеваясь в сменный комплект одежды.
Ее укусы Виктор встречает тихим, глухим рыком, оскалом, прикрытыми глазами. Подается к ее руке, открывая шею и подставляя ее под удар, давая ей возможность сейчас полоснуть по самой сонной артерии и испить его крови сполна, если уж она так хочет. С пичугой теперь приходилось считаться. Может, все еще недостаточно, но хватает, чтобы ходить по тонкой грани между вседозволенностью и какими-то рамками, за которые выходить не стоило. Не даром же злые, кусачие шутки сменились сдержанностью и почти безобидными подколами. Свежа еще была память, как ожог от раскаленного металлического тавро. Но иногда какой-то черт, живущий внутри, прорывался наружу, снова оставляя болезненный укол. Злой близнец, о котором предупреждением гласила татуировка "gemini" на шее.
- И что? - он усмехнулся, улыбнулся в ее губы, глядя в глаза и понимая, чем сейчас рискует. - Тебя разве волнует, кто и что увидит? Это их проблемы и им с этим жить, а не нам.
Действительно, будто они собирались отдаться друг другу и умереть, сгореть в объятиях друг друга, оставляя после себя лишь горстки сизого пепла, доказывая, что даже здесь можно стать свободными, уйти красиво, погибая в огне своей страсти, но погибая совершенно счастливыми, как, наверно, никто в этом проклятом месте. И даже если они не превратятся в пыль... Ну и что? Остальные могут только позавидовать тому, что увидели. Или не позавидовать. Часто ли, вообще, приходится здесь видеть порно? Пока Виктор не заметил на станции ни одного телевизора, по которому могли бы показывать что-то эдакое. Да хоть бы и эротику.
Еще раз осмотревшись и убедившись, что никого рядом нет, Вик решил, что раз уж девчонка не отпирается, не пытается вырваться и сбежать, то такую возможность упустить просто нельзя. Не дрочить же теперь постоянно в душе, запираясь в своей комнате и вспоминая обнаженное тело девушки в бассейне, ее смущенное, раскрасневшееся от стеснения лицо, легкую дрожь от его прикосновений и дурманящий запах ее кожи. Хватило одного вечера, чтобы осознать, насколько этого чертовски мало. Пичугой хотелось владеть, сделать ее только своей. Даже если она вдруг найдет себе кого-нибудь еще на станции, этот кто-то всегда будет чувствовать незримое присутствие Виктора рядом, цепляясь взглядом за следы, оставленные на ее бледной коже. И он их обязательно оставит, чтобы все видели - Алиса уже занята. Оставит, но позже. Сейчас же он убрал руку от воротника пичуги и запустил ей под футболку, задирая ее повыше и склоняясь над грудью девчонки, чтобы обхватить ее сосок губами, языком обводя его и слегка прикусывая зубами, чтобы пустить по ее телу сладкую судорогу, заставить снова дернуться, задрожать в его руках, как осиновый лист, и взмолиться о том, чтобы они ушли куда-нибудь в другое место. Поздно уже уходить. Настроение у Виктора уже заметно поднялось, чтобы теперь куда-то сваливать, а низ живота предательски тянуло от возбуждения.
- Расслабься, - выдохнул он тяжело, поднимая взгляд к ее лицу. - Если сюда кто-нибудь заявится, то вылетит отсюда быстрее пули.
Губами Вик прихватил другой ее сосок, спускаясь ниже, к ее пупку, иногда прикусывая мягкую кожу, несильно, но достаточно, чтобы заставить почувствовать его зубы, легкую щекотку и едва заметную покалывающую боль. Выпрямившись, резко сдернуть ее со столешницы, ставя на ноги, и опуститься перед ней на колени. Часто ли подобное вообще увидишь, чтобы он перед кем-то стоял на коленях? Весь из себя грозный, гордый, но вот какая-то пичуга смогла этого добиться. Цепляя пальцами края ее штанов, Виктор снова поднял взгляд к ее смущенному лицу и потянул одежду вниз, собираясь избавиться от мешающего атрибута. Остановит или нет? Будет ли отбиваться? Или почувствует свою вседозволенность, вложенную крепким кожаным поводком в ее хрупкие руки?

Каждый ее стон отдается звоном внутри, будто Алиса умелыми пальцами перебирает струмы арфы, играя своеобразную мелодию. Только их мелодию, одну на двоих. Ту, что отделяет их от всего мира вокруг, оставляя только какую-то крошечную точку, где есть только они и эта кухня. Нет тех, кто мог бы сюда зайти и все увидеть. Нет никакого прошлого, о котором, наверно, хотелось бы узнать. Нет стыда и нет совести, которые могли бы их сожрать и косточкой не подавиться. Виктор смотрит снизу вверх на пичугу, давая ей, в своем роде, уникальную возможность - увидеть, как он встал на колени. Как не рвется раздеть ее, разорвать одежду в клочки и, не думая о том, что она может почувствовать, взять свое, то, чего хотелось сейчас больше всего на свете. Даже обед уже не был так важен, как Алиса, которой дали возможность решить, что сейчас будет - либо он пойдет к себе в комнату и запрется там, сбрасывая напряжение, либо она, все-таки, будет милосерднее и не станет издеваться второй раз за каких-то два дня.
И ведь не станет. Поднимая руки, Долин дал девчонке стащить с себя футболку и снова увидеть татуировки, прикоснуться к их неровностям, почувствовать пальцами бугорки и бороздки там, где оставила след контурная игла, снова рассмотреть узоры, сливающиеся в монстров, не способных вырваться из-под кожи. У нее было столько шансов их разглядеть, но именно сейчас, в момент этого какого-то особенного откровения они были для Алисы особенно интересными. Еще вспомнить бы, почему выбор пал именно на такие странные эскизы, на такие рисунки и надписи, смысл которых не особо был очевиден. Ее пальцы скользят по очертаниям уродливых картинок на коже, щекочут, как щекочут и ее поцелуи, мягкие прикосновения губ, заставляющие забыть, как дышать.
Красивый?..
Даже сам Виктор вряд ли смог бы назвать себя красивым. Лицо, обезображенное маской злобы, однако способное выражать что-то кроме злости, по крайней мере, во сне, когда брови не сдвинуты к переносице, и взгляд не сквозит желанием свернуть кому-нибудь шею. По факту такого желания не было, за исключением некоторых случаев. Понятие красоты у Алисы, в целом, было весьма специфичным, как ему казалось, но сейчас даже оно не имело особого значения. Значение имела только девчонка, вставшая перед ним на колени и вызвавшая недоумение. Не хочет оказаться выше? Даже один раз? Серьезно? Неужели не станет пользоваться данной ей возможностью повить из него веревки, выпить всю кровь, которую сможет, пользуясь положением? Хотя, что уж говорить, слышать такое было приятно, и от того на щеках невольно проступил едва заметный румянец. Хотя, может, то было и не смущение вовсе, а совокупность тех чувств, что сейчас бушевали внутри, напоминая какой-то невнятный коктейль. От него Вик замирает на месте, будто боится спугнуть, наблюдает, чувствует, пребывая в каком-то странном оцепенении. А боится ли он спугнуть или чего-то еще?
Ее укусы возвращают в реальность, выводят из ступора, как легкая пощечина, которыми одаривают того, кто решил упасть в обморок. Виктор тяжело выдыхает, рвано, будто воздух из него выбивают, ударяя куда-то между ребер, под дых, и ладонью касается ее ребер, ведя вниз и очерчивая сквозь одежду ее изгибы, любовь к которым появилась, стоило только увидеть девчонку нагишом в бассейне. На них можно было любоваться вечно, хотя вечно - это слишком долго. Поцелуй Алисы все еще выглядит несколько устрашающе. Ничто сейчас не мешает ей пихнуть Виктора в грудь, оттолкнуть от себя и убежать, пока он не успел ее раздеть, оставляя наедине со своим стояком, из-за которого, кажется, Вик вот-вот взвоет. Но торопиться - это все равно что подписать себе смертный приговор, расписаться снова в своем мудачестве и, может быть, окончательно оттолкнуть от себя пичугу. Пусть этого не случится хотя бы сейчас, когда они подобрались друг к другу настолько близко.
Разорванный поцелуй, прикосновение языка к ключице и оставленным им влажный, прохладный след. Виктор внимательно наблюдает за девчонкой, буквально взмолившись про себя, чтобы она сейчас не убежала от него. Он же не сделал ей ничего плохого. Не причинил боли настолько сильной, чтобы она закричала, чтобы страдала и изнывала от нее, а не от возбуждения. И она не торопится бежать. Наоборот, скидывает с себя брюки, давая понять, что все, вот он, зеленый свет, только действуй, раз уж так хочется, не упусти момент. И ткань, лежащая на полу, не привлекает внимание так, как его привлекают ее бедра, аккуратные и миниатюрные, с плавными очертаниями. Терять возможность Долин не собирался, прикидывая, что это может быть первый и последний такой случай. Положив руки на ее бедра, он осторожно приставил девчонку к столешнице, чтобы та не упала, и поцеловал низ ее живота через белье. Футболка немного мешала, но в голове была мысль о том, что их могут увидеть. Так пусть хотя бы не видят его сокровище полностью обнаженным, таким, какой она была только для него. Пусть додумывают себе, что там скрывается в плену одежды, и только он будет знать об этом аккуратном, кукольном тельце, которое страшно было сломать или разбить.
Приподняв футболку и кладя горячую ладонь на живот Алисы, Виктор зубами ухватился за край ее белья, второй рукой цепляя резинку на бедрах, и потащил ненужный сейчас атрибут одежды вниз, позволяя себе снова увидеть пичугу такой, какой ее создала природа. Или Персефона, если считать, что они - ее дети. Спустив белье вниз, к ее лодыжкам, Вик помог выбраться Алисе из него и отложил в сторону, после подхватывая одну ее ногу под колено.
- Держись за стол, - бросил он севшим от возбуждения голосу, устраивая ее ногу на своем плече, пока сам, взглянув на нее снова снизу вверх, усмехнулся и губами коснулся низа ее живота, языком касаясь самых чувствительных ее мест, чтобы не быть хотя бы сейчас ублюдком, не заботящимся о ней и о ее удовольствии.
Если Виктор любил то и дело подцепить пичугу, сделать ей как можно больнее, уколоть, но не настолько, чтобы доставить боль физическую, то сейчас не было необходимости скрывать, что кроме боли он умеет доставлять удовольствие. Черт знает, откуда эти познания, но сейчас это и не важно было. Ее запах дурманит, сводит с ума, заставляя дышать редко и жарко, пока язык скользит по ее коже, возбуждая еще сильнее и чувствуя ее вкус, подводящий к той границе, когда держать себя в руках станет просто невозможно.

Удивительно, какая у пичуги была выдержка. Еще недавно она почти не сдерживалась, издавая тихие стоны-всхлипы, а сейчас держится, дрожит, раскрывает рот в немом стоне или крике, но не издает ни звука. Выгибается только ближе, жмется теснее, желая будто бы получить больше, забрать все, до чего сможет дотянуться. Цепляется отчаянно за волосы, не давая отстраниться, и вздрагивает, стоит языку зацепить особо чувствительные места. Выдыхая тяжело, Виктор время от времени поднимает взгляд к ее лицу, смотрит, даже сейчас контролирует, что все шло по плану, чтобы она не пыталась скрыть даже пятую часть своих эмоций. Если с задавленными, задушенными в груди стонами он был готов мириться, то отказаться от того, чтобы взглянуть на нее, отказаться не смог бы при всем желании. Слишком хотелось убедиться, что ей хорошо. И ведь она получает удовольствие, которое не сравнится даже с тем, какое получал он, видя, как бесится пичуга, делая нелепые, беспомощные жесты в его сторону.
Ладони беспорядочно скользят по ее бедрам, иной раз сминая в ладонях ягодицы, чувствуя их напряжение, сильнее прижимая к себе ее бедра, чтобы впиться в низ живота губами. Пока она слишком отвлечена собственным наслаждением, Виктор добрался ладонью до внутренней стороны бедра, оставляя на ее изнеженной, светлой коже горячий след, исчезающий почти мгновенно, будто его и не было вовсе. Касаясь пальцами влажной, горячей плоти, он медленно и осторожно, с каким-то особым вниманием проникает в ее тело, давая сначала привыкнуть. Меньше всего хотелось сейчас ее разорвать, и в голове уже была мысль о том, как избежать неприятностей. Просто отдать инициативу в ее руки. Позволить решить, как двигаться, в каком темпе, может, даже дать ей себя помучить, но не причинить самолично ей ни капли боли, только если она сама того захочет. И, судя по ощущениям, были все шансы, что девчонке будет не так уж приятно с ним рядом. Но это будет потом.
Сейчас же Виктор все также продолжал уделять внимание ласкам, медленно двигая рукой и вводя пальцы все глубже с каждым движением. Постепенно, не торопясь, то ли мучая ее, то ли заботясь, а то ли все сразу. Не часто увидишь, какое удовольствие в твоих руках получает девушка, когда-то желавшая сбежать от тебя, опозорить перед всеми, унизить. И все это было только ради этого? Чтобы сейчас, оставшись наедине, пусть и в общественном месте, она с таким удовольствием отдавалась ему, не боясь снова почувствовать, как по телу пробегает разряд боли, как вены превращаются в скрученную колючую проволоку, от которой и не избавиться. Если и так, то оно того явно стоило. Но из головы все никак не выходила одна мысль - а что, если она сейчас сбежит и бросит меня здесь? Сколько не пытайся, а отмахнуться от такого развития событий Вик просто не мог. В бассейне все тоже хорошо начиналось, пока пичуга не решила отомстить за свое унижение, оставляя из одежды только носок, и тот в качестве издевательского жеста.
Отстранившись от низа ее живота, Виктор прижался щекой к ее коже, прикрывая глаза и стараясь отдышаться. В груди все горело, будто птица огненная бьется о прутья-ребра, пытаясь вырваться, выбиться, освободиться, обжигая и не давая спокойно вдохнуть. Он облизывает губы, чувствуя на них привкус Алисы, и целует снова живот, слегка кусаюче, дразняще, подогревая еще сильнее, чтобы она даже не думала сбежать. Чтобы забыла о своем стыде и страхе - она с ним, здесь и сейчас, и вокруг никого не существует. Все, кто что-то увидит, будет сам виноват. Мог бы прийти и попозже, пораньше, тогда, когда кухня еще не была занята, а сейчас - извольте выйти, пока вас очень невежливо не попросили это сделать.
Снова подхватывая ее ногу под колено, Виктор поднялся на ноги, придерживая девчонку и не давая ей коснуться стопой пола. Сейчас твердая земля ее не удержит, все равно же упадет, Он склоняется, чтобы поцеловать алые губы пичуги, неудобно стоять, скрючившись, но сейчас и это не играет значения. Виктор сминает губы жадно, настойчиво, но с какой-то особенной аккуратностью, не желая, чтобы ее губы лопнули, чтобы остались израненными, изгрызенными, разве что слегка покусанными, припухшими. Разорвав поцелуй на какую-то секунду, он улыбнулся, глядя в глаза девчонки.
- Ты охуенно милая, - и ввел пальцы полностью, снова утягивая ее в поцелуй, чтобы заглушить стоны.
Наверняка сейчас не удержится, не сможет взять под контроль свои возгласы, привлекая внимание местных. Не стоит. Сейчас они могут побыть вдвоем, и чужих глаз им не надо.

Отредактировано Victor Dolin (2022-08-02 13:58:25)

Тело Алисы удивительно отзывчиво. Оно будто бы и не подчиняется голосу разума, извивается, просит, буквально молит не останавливаться и продолжать. Стоны служат тому подтверждением, ее почти неразборчивые мольбы дают понять, что останавливаться нельзя, она просто не простит, не забудет, уже сама хочет и не боится. Похоже, для нее наконец перестал существовать окружающий их замкнутый, крайне небольшой мир. Есть только Виктор, целующий ее губы, глотающий ее стоны и растягивающий ласку настолько, что с ума можно сойти обоим. Если бы не было желания доставить удовольствия, он бы не мучился сейчас в ожидании, терпя тесноту в штанах, от которой скручивало низ живота, тянуло невыносимо, будто еще минута, и он сам взвоет от долгой прелюдии. И ведь всего-то прошло несколько минут.
Виктор медленно высвободил пальцы из плена ее горячей плоти, выпрямляясь и чуть отстраняясь, на какое-то мгновение, чтобы облизать свои пальцы, языком исследуя каждую бороздку на коже. Только после этого он позволил себе опереться поясницей о столешницу и подтянуть девчонку к себе. Пусть подождет немного. Подхватывая ее за бедра, Вик ставит ее на колени перед собой, прижимая к себе тесно за поясницу одной рукой, пока другой нетерпеливо расстегивает пуговицу своих брюк. Этот момент кажется целой вечностью. Движения суетливые, резкие, даже грубые, но не для того, чтобы напугать девчонку. Наоборот, все ради того, чтобы не упустить свой шанс. Долин подогревает возбуждение пичуги, целуя ее шею, дыша тяжело и оставляя едва заметные укусы на ее коже, пока он приспускает пояс белья и штанов и обхватывая член, стоящий едва ли не колом, горячий и влажный от смазки. И как не сделать ей больно? Она, конечно, сама насаживалась на пальцы, просила, даже требовала больше, чем ей дают, но оказаться потом в медотсеке с весьма пикантной причиной не хотелось бы.
Проведя несколько раз рукой по члену, Вик приставил его к низу живота Алисы, проникая только головкой, но сразу обхватывая ее талию, надавливая на нее и заставляя опуститься ниже.
- Алиса... - выдыхает он тяжело, утыкаясь лбом в ее плечо и издавая едва слышный, сдавленный стон, кусая свои губы, лишь бы не кончить слишком быстро, вот прямо сейчас.
Если пичуга сразу возьмет бодрый темп, надолго им свою близость не растянуть. Он дышит через раз, старается успокоиться, немного отвлечься, но все мысли только о ней - о девчонке, не срывающейся с края столешницы только потому, что ее держат, крепко прижимают к себе, давая возможность двигаться самой. Может, несколько и неудобно, но у них всегда есть возможность повторить уже в комнате, запершись от чужих глаз и не рискуя быть увиденными. Подняв голову, Виктор снова взглянул в глаза Алисы. Было до одури страшно, что ей будет больно. Слишком все быстро происходило. Но кто знает, может, она окажется настолько отчаянной, настолько охочей до такой близости, что не станет даже думать о своем комфорте. Ей просто хочется. И ему хочется. И даже не важно, насколько это будет больно, хотя ощущения были, надо сказать, крышесносные. Невольно сжимались зубы, и хорошо, что не на ее шее. Не миновать очередного синяка, если он вцепится сейчас. Не обойтись без стонов, криков боли, пока она слишком близко и чувствует сжимающиеся на своей шее челюсти, будто пес вгрызается, желая разорвать артерию, по которой бешеным набатом бьется пульс. Остается только стараться держаться, еще хоть немного, хоть пару минуточек, хоть один раз, и они смогут перебраться в более интимное место. А приготовленный обед испробует на себе кто-нибудь другой, если рискнет.
Не удержавшись, Виктор все же двинул бедрами, вталкиваясь глубже в горячее тело Алисы. Одной рукой он держал ее за поясницу, пока вторая, обхватив ее спину, легла на плечо, буквально заставляя опуститься ниже, дать почувствовать ее полностью. Невозможно держать в себе стоны, как бы он не старался. Жмурился, давил их нещадно еще в зародыше, но все равно один или два прорывались наружу сквозь плотно стиснутые зубы. Аж в горле пересохло от того, как сейчас было хорошо. Что-то неописуемое, давно забытое, если не новое. Выдохнув тяжело, Вик все же сперва осторожными поцелуями покрывал изгиб плеча и шеи, пока в какой-то момент не коснулся кожи зубами, стискивая пока еще не сильно. Так, для затравки, чтобы она понимала, чем все обязательно кончится.

Теснота ее тела невыносима, мучительна, даже жестока и болезненна в своем роде. Каких сил стоит сейчас не торопиться, не начинать двигаться, а давать ей сделать все самой, привыкнуть, почувствовать, захотеть самой, даже взмолиться сквозь хриплое дыхание, то ли ради того, чтобы все побыстрее кончилось, то ли, действительно, желая получить больше. Если поторопиться, потом придется носить ее на руках, как какую-то драгоценность. Придется быть с ней все время, пока она не сможет сама ходить, не испытывая при этом дискомфорт. Виктор почему-то считал себя обязанным сделать так, чтобы девчонка не пострадала, но до чего же сложно. Сложно от того, как скручивает все мышцы, как дрожит руки, сжимая тело Алисы крепче и не давая ей сорваться с края стола. Сложно от навязчивого желания прекратить эти нежности и взять свое, зажимая ее рот рукой, чтобы никто не сбежался на стоны и крики. А она все продолжает двигаться, медленно, тягуче, до того невыносимо хорошо, что аж больно.
- Блять... - он шипит тяжело, отпуская ее шею и чувствуя тесноту и жар, чувствуя, как у самого ноги едва ли не подкашиваются.
Не самое удачное место, но поздно уже отступать. Неудобно. Даже слишком. И дышать тяжело настолько, что в груди все горит от каждого вздоха, как самый лютый из всех пожаров, которые могли бы случиться. Ее стоны, всхлипы, шепот - все это толкает на новый рубеж, толкает к тому, чтобы дать себе волю, чтобы не заботиться о комфорте и дать им обоим то, чего они хотят, но никак не могут получить. Короткий рык, и Вик, подхватывая Алису под бедра, резко разворачивается с ней, укладывая ее на столешницу. Да, ей будет неудобно. Ну и что теперь? Она сама дала отмашку делать все, что ему захочется. Может, тело ее и сжималось, напрягалось и расслаблялось, причиняя боль, но сколько же можно уже терпеть? Сколько еще придется страдать от огня в груди и тянущей боли внизу живота, уже совсем скоро готовой выстрелить, разжаться, как пружина. Больше нет сил бороться со своими желаниями. Глядя в глаза пичуги, Виктор сделал первое движение, пока еще плавное, осторожное, неторопливое, сам привыкая к ощущениям, потом еще одно и еще, впиваясь темным взглядом в ее глаза и дыша уже даже не через раз, еще реже, тяжело и сипло.
Немного привыкнув и чувствуя, как девчонка уже почти готова, Виктор все же решил поторопить события еще сильнее. Они здесь могут застрять и до глубокой ночи, если придется, но все же хотелось бы если и продолжать, то не здесь. Склонившись и опираясь локтями о твердый стол, Вик крепко сжал ладонями ее плечи, не давая отстраниться. Бежать больше некуда. Она теперь загнанная в угол пташка, которой перебили крылья. Может отбрыкиваться, отпинываться, но уже слишком поздно - она показала свое желание, сказала о нем, буквально взмолилась, как молят о дождях люди, изнывающие от засухи. Грубым укусом вцепиться в ее ключицу выпирающую, терзать ее, отвлекать от другой боли, чтобы ускориться, входя в нее полностью и выбирая из ее тела новые и новые стоны и всхлипы, может даже вскрики. Хотя, в какой-то момент это становится слишком рискованно. Можно было бы целовать ее, глотать снова ее голос, но сейчас не хотелось. Хотелось видеть ее беспомощный, полный сожаления и наслаждения взгляд, ведь она сама разрешила ему. Сама же поторапливала. Вцепиться рукой в ее короткие волосы, натянуть пряди, изгибая ее тело напряженной дугой, а второй ладонью накрыть ее губы, зажимая и запирая голос в ее горле, не давая ему выхода.
Движения становятся все более уверенными, грубыми, будто он хочет выбить из нее всю дурь, вытрахать душу и оставить только эту беспомощную тушку, которая снова забьется куда-нибудь в угол и не будет выходить несколько дней. И он ведь даже поймет, не осудит, догадываясь, что она может сейчас чувствовать. Но все это будет потом, не сейчас, когда заглядывая в ее глаза, Виктор прижимается губами к собственной ладони, не думая останавливаться и резко, порывисто выдыхая, но все также не сводя взгляда, будто ждет, когда девчонка прослезится, если вообще позволит себе подобное. Но она может взять не слезами. Может внезапно сжаться снова, так сильно, что придется ждать, когда она его отпустит. И даже самому сдержаться в этот момент будет сложно.